Неточные совпадения
Кто видывал, как слушает
Своих захожих странников
Крестьянская семья,
Поймет, что ни работою
Ни вечною заботою,
Ни игом рабства долгого,
Ни кабаком самим
Еще народу русскому
Пределы не поставлены:
Пред ним широкий путь.
Когда изменят пахарю
Поля старозапашные,
Клочки в лесных окраинах
Он пробует
пахать.
Работы тут достаточно.
Зато полоски новые
Дают без удобрения
Обильный урожай.
Такая почва добрая —
Душа народа русского…
О сеятель! приди!..
Небо раскалилось и целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и
пахло гарью; земля трескалась и сделалась тверда, как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее было невозможно; травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка, и зерно было такое тощее, что не чаяли собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные ими
поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в
поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы.
Малую часть земли, самую плохую, он раздавал внаймы, а десятин сорок в
поле пахал сам своею семьей и двумя наемными рабочими.
Возку навоза начать раньше, чтобы до раннего покоса всё было кончено. А плугами
пахать без отрыву дальнее
поле, так чтобы продержать его черным паром. Покосы убрать все не исполу, а работниками.
На камнях и на земляном
полу росли серые грибы с тонкими ножками; везде — плесень, мох, сырость, кислый удушливый
запах.
В ней
пахло недавно выкрашенным
полом, ромашкой и мелиссой.
Самгин сел, пытаясь снять испачканный ботинок и боясь испачкать руки. Это напомнило ему Кутузова. Ботинок упрямо не слезал с ноги, точно прирос к ней. В комнате сгущался кисловатый
запах. Было уже очень поздно, да и не хотелось позвонить, чтоб пришел слуга, вытер
пол. Не хотелось видеть человека, все равно — какого.
Нога его снова начала прыгать, дробно притопывая по
полу, колено выскакивало из дыры; он распространял тяжелый
запах кала. Макаров придерживал его за плечо и громко, угрюмо говорил Варваре...
Запахивая капот на груди, прислонясь спиною к косяку, она опускалась, как бы желая сесть на
пол, колени ее выгнулись.
За час перед этим землю обильно
полил весенний дождь, теплый воздух был сыроват, но насыщен
запахом свежей листвы, луна затейливо разрисовала землю тенями деревьев.
Самгин, доставая папиросы, наклонился и скрыл невольную усмешку. На
полу — толстый ковер малинового цвета, вокруг — много мебели карельской березы, тускло блестит бронза; на стенах — старинные литографии, комнату наполняет сладковатый, неприятный
запах. Лидия — такая тонкая, как будто все вокруг сжимало ее, заставляя вытягиваться к потолку.
Тишина росла, углублялась, вызывая неприятное ощущение, — точно опускался
пол, уходя из-под ног. В кармане жилета замедленно щелкали часы, из кухни доносился острый
запах соленой рыбы. Самгин открыл форточку, и, вместе с холодом, в комнату влетела воющая команда...
Проводив ее, чувствуя себя больным от этой встречи, не желая идти домой, где пришлось бы снова сидеть около Инокова, — Самгин пошел в
поле. Шел по тихим улицам и думал, что не скоро вернется в этот город, может быть — никогда. День был тихий, ясный, небо чисто вымыто ночным дождем, воздух живительно свеж, рыжеватый плюш дерна источал вкусный
запах.
Запах типографской краски наполнял маленькую комнату, засоренную газетами. Под
полом ее неумолкаемо гудело, равномерно топало какое-то чудовище. Редактор устало вздохнул.
В общем Самгину нравилось ездить по капризно изогнутым дорогам, по берегам ленивых рек и перелесками. Мутно-голубые дали, синеватая мгла лесов, игра ветра колосьями хлеба, пение жаворонков, хмельные
запахи — все это, вторгаясь в душу, умиротворяло ее. Картинно стояли на холмах среди
полей барские усадьбы, кресты сельских храмов лучисто сияли над землею, и Самгин думал...
Оформилась она не скоро, в один из ненастных дней не очень ласкового лета. Клим лежал на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах с потолка на
пол равномерно падали тяжелые капли воды, от которой исходил
запах клеевой краски и болотной гнили.
— Нет: сильно очень
пахнет; ни резеды, ни роз не люблю. Да я вообще не люблю цветов; в
поле еще так, а в комнате — столько возни с ними… сор…
— А вот ландыши! Постойте, я нарву, — говорил он, нагибаясь к траве, — те лучше
пахнут:
полями, рощей; природы больше. А сирень все около домов растет, ветки так и лезут в окно,
запах приторный. Вон еще роса на ландышах не высохла.
Зима, зима, а палубу то и дело
поливают водой, но дерево быстро сохнет и издает сильный
запах; смола, канат тоже, железо, медь — и те под этими лучами
пахнут.
Он перешел на другую сторону и, вдыхая влажную свежесть и хлебный
запах давно ждавшей дождя земли, смотрел на мимо бегущие сады, леса, желтеющие
поля ржи, зеленые еще полосы овса и черные борозды темно-зеленого цветущего картофеля.
Даже на тюремном дворе был свежий, живительный воздух
полей, принесенный ветром в город. Но в коридоре был удручающий тифозный воздух, пропитанный
запахом испражнений, дегтя и гнили, который тотчас же приводил в уныние и грусть всякого вновь приходившего человека. Это испытала на себе, несмотря на привычку к дурному воздуху, пришедшая со двора надзирательница. Она вдруг, входя в коридор, почувствовала усталость, и ей захотелось спать.
Но все уже истлело,
пол сгнил, все половицы шатались, от дерева
пахло сыростью.
Ветра нет, и нет ни солнца, ни света, ни тени, ни движенья, ни шума; в мягком воздухе разлит осенний
запах, подобный
запаху вина; тонкий туман стоит вдали над желтыми
полями.
Луки напряжены, тулы открыты,
Пашут по ветру червленые стяги,
Рати с зарания по
полю скачут.
Дети играют на улице, у берега, и их голоса раздаются пронзительно-чисто по реке и по вечерней заре; к воздуху примешивается паленый
запах овинов, роса начинает исподволь стлать дымом по
полю, над лесом ветер как-то ходит вслух, словно лист закипает, а тут зарница, дрожа, осветит замирающей, трепетной лазурью окрестности, и Вера Артамоновна, больше ворча, нежели сердясь, говорит, найдя меня под липой...
За несколько дней до праздника весь малиновецкий дом приходил в волнение. Мыли
полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо. В воздухе носился
запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом в течение девяти месяцев (с последнего Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
Наконец Иван Федорович получил отставку с чином поручика, нанял за сорок рублей жида от Могилева до Гадяча и сел в кибитку в то самое время, когда деревья оделись молодыми, еще редкими листьями, вся земля ярко зазеленела свежею зеленью и по всему
полю пахло весною.
Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося человека, или из-под
полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога
пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда.
Осторожно вынув раму, дед понес ее вон, бабушка распахнула окно — в саду кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный
запах оттаявшей земли налился в комнату, синеватые изразцы печи сконфуженно побелели, смотреть на них стало холодно. Я слез на
пол с постели.
Уже самовар давно фыркает на столе, по комнате плавает горячий
запах ржаных лепешек с творогом, — есть хочется! Бабушка хмуро прислонилась к притолоке и вздыхает, опустив глаза в
пол; в окно из сада смотрит веселое солнце, на деревьях жемчугами сверкает роса, утренний воздух вкусно
пахнет укропом, смородиной, зреющими яблоками, а дед всё еще молится, качается, взвизгивает...
Бывало — зайдет солнце, прольются в небесах огненные реки и — сгорят, ниспадет на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится, пухнет, облитое теплым сумраком, опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными
запахами, ласковыми, как музыка, — и музыка плывет издали, с
поля: играют зорю в лагерях.
Было жарко, душил густой тяжелый
запах, напоминая, как умирал Цыганок и по
полу растекались ручьи крови; в голове или сердце росла какая-то опухоль; всё, что я видел в этом доме, тянулось сквозь меня, как зимний обоз по улице, и давило, уничтожало…
[Некоторые охотники утверждают, что свиязь и чирки летают в хлебные
поля] К этому надобно присовокупить, что все они, не говорю уже о нырках, чаще
пахнут рыбой. предположить, что, не питаясь хлебным кормом и не будучи так сыты, как бывают кряковные, шилохвость и серые утки, они ловят мелкую рыбешку, которая именно к осени расплодится, подрастет и бесчисленными станицами, мелкая, как овес, начнет плавать везде, по всяким водам.
Пришла зима. Выпал глубокий снег и покрыл дороги,
поля, деревни. Усадьба стояла вся белая, на деревьях лежали пушистые хлопья, точно сад опять распустился белыми листьями… В большом камине потрескивал огонь, каждый входящий со двора вносил с собою свежесть и
запах мягкого снега…
Сильный гангренозный
запах ошиб Кулю и заставил опустить приподнятую
полу. Он постоял и, сделав усилие подавить поднимавшийся у него позыв к рвоте, зажав платком нос, опять приподнял от лица раненого угол свитки.
Доктор, пройдя первую комнату, кликнул вполголоса Арапова и Персиянцева; никто не отзывался. Он нащупал араповскую кровать и диван, — тоже никого нет. Розанов толкнул дверь в узенький чуланчик. Из-под
пола показалась светлая линия. Наклонясь к этой линии, Розанов взялся за железное кольцо и приподнял люк погреба. Из творила на него
пахнуло сыростью, а трепетный свет из ямы в одно мгновение погас, и доктора окружила совершенная тьма и сверху, и снизу, и со всех сторон.
А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно:
пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и
запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
Вот уж
запахло деревней — дымом, дегтем, баранками, послышались звуки говора, шагов и колес; бубенчики уже звенят не так, как в чистом
поле, и с обеих сторон мелькают избы, с соломенными кровлями, резными тесовыми крылечками и маленькими окнами с красными и зелеными ставнями, в которые кое-где просовывается лицо любопытной бабы.
Подходя к самому монастырю, путники наши действительно увидели очень много монахов в
поле; некоторые из них в рубашках, а другие в худеньких черных подрясниках —
пахали; двое севцов сеяло, а рыжий монах, в клобуке и подряснике поновее, должно быть, казначей, стоял у телеги с семянами.
В нынешнее лето одно событие еще более распалило в
Паше охотничий жар… Однажды вечером он увидел, что скотница целый час стоит у ворот в
поле и зычным голосом кричит: «Буренушка, Буренушка!..»
Затем отпер их и отворил перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость
пахнула на них. Стены в комнатах были какого-то дикого и мрачного цвета;
пол грязный и покоробившийся; но больше всего Павла удивили подоконники: они такие были широкие, что он на них мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою не бывал ни в одном каменном доме.
Приближалась весна; так бы и ожил, кажется, думал я, вырвавшись из этой скорлупы на свет божий, дохнув
запахом свежих
полей и лесов: а я так давно не видал их!..
— Землю
пашет! — прогремел генерал, вдруг вытянувшись во весь рост, — сам! сам! сам с сохой по
полю ходит! Это — дворянин-с!
И точно: холодный ветер пронизывает нас насквозь, и мы пожимаемся, несмотря на то, что небо безоблачно и солнце заливает блеском окрестные пеньки и побелевшую прошлогоднюю отаву, сквозь которую чуть-чуть пробиваются тощие свежие травинки. Вот вам и радошный май. Прежде в это время скотина была уж сыта в
поле, леса стонали птичьим гомоном, воздух был тих, влажен и нагрет. Выйдешь, бывало, на балкон — так и обдает тебя душистым паром распустившейся березы или смолистым
запахом сосны и ели.
На стене горела лампа, освещая на
полу измятые ведра, обрезки кровельного железа.
Запах ржавчины, масляной краски и сырости наполнял комнату.
— Они, Иван Иванович, хохочут, — им это приятно, хотя дело касается разрушения государства, как сказали господин директор. Тут, Иван Иванович, не
полоть, а
пахать надо…
Он повел его за собою через всю квартиру, состоявшую из пяти-шести комнат. Не было в них ни мебели, ни занавесок. Воздух был пропитан острым
запахом, свойственным жилью мелких хищников.
Полы были загажены до того, что по ним скользили ноги.
Летом — ходить в
поля, смотреть, как
пашут, жнут; зимою — сводить счеты.
Ежели прибавить к этому замечательную неопрятность и вечно присущий
запах перегорелой сивухи, которым, казалось, было пропитано все его тело, то не покажется удивительным, что прекрасный
пол сторонился от Гришки.
— Князь!.. — воскликнул старик со слезами на глазах. — Так я его понимаю: зеленеет теперь
поле рожью, стеблями она, матушка, высокая, колосом тучная, васильки цветут, ветерок ими играет,
запах от них разносит, сердце мужичка радуется; но пробежал конь степной, все это стоптал да смял, волок волоком сделал: то и князь в нашем деле, — так я его понимаю.